Вторник, 19.03.2024
Сайт поселка Октябрьский
Меню сайта
Категории раздела
Октябрьский в Рунете [2]
Здесь Вы можете оставить любую информация о поселке Октябрьский и поделиться ей с друзьями
Компьютеры и мультимедиа [1]
Октябрьская СОШ №2 [0]
Информация Октябрьской средней общеобразовательной школы № 2
Октябрьская СОШ №1 [0]
Информация о Октябрьской средней общеобразовательной школе № 1
Октябрьская школа исскуств [0]
Информация Октябрьской школы исскуств
Ими гордится поселок [6]
Энциклопедия православ. Христианина [2]
Главная » Статьи » Ими гордится поселок

КАЛЕЙДОСКОП ( 21 июля 2008 г. Монуелю Родейро-Перейра испонилось бы 97 лет)
КАЛЕЙДОСКОП

"Голубка" на испанском в исполнении моего Папы и его сестер

Биографическая повесть Джулии Коронелли «Калейдоскоп».

Моему сыну Артёму.

Часы уже пробили двенадцать, и опустошенные бокалы вновь наполнились шампанским. Всеми забытый кот Кузя прыгнул на ёлку. Хлопок. Разбилась разноцветная игрушка. Я взяла веник и стала собирать осколки. Странно. Почти калейдоскоп из далёкого детства. Вот белый, прозрачный осколок, словно от молочной бутылки.

Ранним летним утром 1964 года я проснулась и увидела огромного серого кота, серьёзно смотревшего на меня своими круглыми жёлтыми глазами.
- Ты кто? – спросил он озабоченно. Хмуро и укоризненно пробормотал себе под нос: «Ух, толстая какая, значит, ест много».
Я ничего не могла ответить от ужаса и заорала. Кот обиделся, и грациозно спрыгнув с моей подушки, поспешил скрыться в прихожей, поскольку на мой крик сбежалась куча народу: мама взволнованно охала, ещё совсем слабая после тяжёлых родов, в смешной голубой ночной сорочке; папа разглядывал меня, учащённо дыша, быстро-быстро хлопая своими длиннющими чёрными ресницами удивлённых карих глаз; даже баба Груша в ситцевом платочке и с палочкой, без помощи домочадцев, дошла из дальней комнаты, чтобы посмотреть на розовое чудо, улыбнулась мне, и, подымая вверх скрюченный от тяжелой работы длинный указательный палец, мудро изрекла: «Валюша, мокрая, небось, девка-то».

Мой взгляд упал на маленькое, искрящееся созвездие осколков-звездочек.


В престижном московском районе «Сокол», в громадной 3-х комнатной квартире, бывшей «коммуналке», которую получил мой дед Яков Аронович Глусский от авиационного завода, где работал большим начальником, проживала обыкновенная семья простых советских людей. Здесь ютилось всё его многочисленное семейство: мать Роза и её муж Арон; жена Антонина и её родители – моя прабабушка Груша и прадед Иван; единственная дочь – моя мама Валя со своим молодым мужем и мной, грудной и вечно орущей. Хорошо, если вы не в силах представить, что творилось в те дни на кухне с утра. Она напоминала огромный тонущий фрегат. По палубе бегали матросы, пытающиеся то откачать воду из трюма, то спустить шлюпки, а также – перепуганные пассажиры 1 класса, боящиеся на эти шлюпки не попасть. Первой за штурвал вставала баба Тоня, сухонькая, немолодая, но очень энергичная женщина, с пышной кудрявой седой шевелюрой, стриженой под «боб» и всегда весёлым лицом. Ловко увёртываясь от свисающих с верёвок мокрых пелёнок-парусов и тряпок-флагов, она кормила на завтрак супом двух капитанов: старшего – проектирующего для «Страны Советов» ракеты и самолёты, и младшего – строящего всевозможные здания для «Дорогой моей столицы – золотой моей Москвы».
О том, как ужиться двум начальникам в одном доме – это отдельный рассказ-триллер.
Когда «склянки» били 8 утра, чуть не «отдав концы» и выпроводив на службу командующих без рупора, вечно спорящих и не уступающих ни в чём друг другу горлопанов, она шла поднимать на вахту никогда не высыпающуюся маму и, накладывая ей еду в огромную тарелку, твердила:
- Врач сказал, чтобы у тебя пришло молоко, необходимо не нервничать и пить коровье. Пей!
- Мама, отстань, ну какое ещё молоко?! Ну как можно тут не нервничать, если Юлька не ест, – причитала моя мама, поднося к капризным искусанным губам тонкую, бледную, трясущуюся от переутомления руку с фарфоровой чашечкой из старинного сервиза.
Скажу по секрету, не голодала я вовсе, наоборот, не могла уже видеть эту бутылочку с противной белой смесью, которую мне приносила восьмидесятилетняя баба Груша, самостоятельно ковыляя с палочкой, каждое утро, до пункта детского питания в соседний подъезд. Возможно, я и ценила столь трепетную заботу обо мне, но есть отказывалась наотрез:
«Взрослые, разве вы можете понять нежную душу ребёнка-а-а-а-а?!»

Светящийся нежным светом востока, прекрасный гранат. Смесь цветов – розового и чёрного.

Вот кого я совсем не помню, так это прабабушку Розу (Рейзю), которая вязала мне белоснежные чепчики и вышивала распашонки. Мама часто рассказывала о ней, когда я подросла: красивая еврейская барышня, знала пять языков, окончила с похвальной грамотой частную повивально-фельдшерскую школу доктора медицины П.Т. Нейштубе. До революции она работала практикующим фельдшером. Я постоянно слышала, как мама всю жизнь сокрушалась и отчаянно корила злую насмешку судьбы: «Надо же, твоя прабабушка приняла так много родов, а мы с тобой «по блату» влипли: я чуть не умерла, а ты будешь всю жизнь теперь мучится и страдать из-за дуры-практикантки, которая испугалась, что ты перевернулась во время родов ягодицами вперед. Пока эта идиотка бегала за главврачом, ты задохнулась на целых десять минут! Мне обещали «кесарево», но почему-то передумали, а я тужиться не могла, у меня сердце слабое. В самый престижный роддом Москвы имени Клары Цеткин меня заранее устроил твой отец – Евгений Викторович Коронелли. Хватило же у него ума выбрать роддом с таким названием! Все беды от этих революционеров».
Из-за неизлечимой болезни врач посоветовал маме вывезти меня как можно быстрее в деревню, где «мозг ребёнка постоянно снабжается кислородом». «Родового имения» на тот момент у родителей не было. И дождавшись, когда мне исполнится год, «семейный совет» постановил: «отправить дитё на выселки» к родителям папы в посёлок «Спартак» под Рязанью. Подальше от московской суеты и пререканий руководителей двух «соперничающих держав». Больше всего расстроился от этого указа серый кот.
- Ну вот, а как же моё детское питание? – жалобно промяукал он мне на ушко и обиделся, как в первый день нашего знакомства.
- Бысь, Куся! – ответила я, сильно потянув его за хвост.
- Ой, больно, дура-Юлька-д-уррра! – пропищал он и поцеловал меня мокрым кожаным носом в пухлую щёку.

Зеленый изумруд, как давно я его не видела. Он словно затерялся в комнатной пыли, потускнел. Но случайно солнечный лучик упал на него и он засверкал.

Моей второй маме (на самом деле она – мне бабушка) Валерии Викторовне Коронелли было на тот момент всего сорок три года. Но мне очень повезло! Молодая бабушка приняла меня – пухлое годовалое создание.
И стала я для неё любимой доченькой. Её родная дочь Анхела умерла в трёхлетнем возрасте в войну в какой-то захолустной деревеньке под Алма-Атой, куда мама попала с двумя маленькими детьми из Феодосии. Крымское население эвакуировали, спасая от немцев. Мама провела в эшелонах два долгих года с остановками в разных неизвестных местах. Мой дед-отец, её муж, испанец, Родейро-Перейра Мануель ухитрялся и воевать и сопровождать семью. Когда Анхела погибла, он чуть не попал под трибунал: выхватил из кобуры именной пистолет. Чудом не пристрелил коменданта, ответственного за поселение. Этот татарин с самого начала знал, что здесь останавливаться нельзя – все дети до трёх лет вымерли от кори. Моему папе Жене исполнилось пять, и он выжил, а могилу дочери никогда уже не найти.
Потеряв ребёнка, мама утратила всякий интерес к жизни. Она ужасно страдала. От самоубийства её спасла любовь. Ведь у неё остались: маленький сын и нежный, преданный муж.
С Мануелем мама познакомилась в феодосийском Клубе Офицеров на танцах. Да-да, именно на танцы посылали старшеклассниц от школы по комсомольской линии развлекать иностранных военных граждан, скрывавшихся от фашистского режима Франко.
В свои слишком юные годы мама уже была замужем за Виктором Иогелем, который старше на восемь лет. Расписали их по блату, ведь отец мамы – начальник. Моего папу Женю, она родила в четырнадцать лет.
…И это дочь всеми уважаемого Виктора Викторовича Коронелли? Главного инженера феодосийского порта?!
Её мама, моя прапрабабушка, Александра Георгиевна снова лежит с сердечным приступом, отец запирает дочь на ключ, а старший брат Ростислав вопит:«Убью дуру такую!» Но всё напрасно. Она влюбилась, но теперь в испанца.
…И скоро у неё будет от него ребёнок – доплясалась!
...Ничего, первый муж Виктор – здоровенный детина! Он одним махом прибьет этого «воробья заморского» – зло шушукается народ в городе. Испанец уплывёт, а она останется с двумя детьми. Останется одна, останется одна, останется…
К удивлению феодосийцев, Мануель побил Иогеля и никуда не уехал. Он женился на Лерочке, и они прожили в любви и согласии до самой смерти. Эту историю мне рассказала мама Лера, когда умер дед. Он воспитал папу Женю и меня, как своих родных детей.

Желтый топаз. Непрозрачен, но благороден.

Начальника порта Виктора Викторовича Коронелли репрессировали в 1937 году. Думаю, из-за дворянского происхождения. Коммунисты отобрали у семьи частную собственность – усадьбу в Феодосии, и дачу – все, что осталось от земли при деревне Сарыкголь, которую моему предку, статскому советнику Антонио Коронелли подарил Потемкин за службу на благо Отечества и России! Нетронутой осталась лишь фамилия, произошедшая от великого рода инквизиторов, которую с гордостью ношу теперь я.

А вот и тёплый свет янтаря, привезенный, когда-то давным-давно из Прибалтики, неизвестно кем и неизвестно кому…

Хорошо мне живётся на моей «маленькой Родине» в посёлке, при цементном заводе «Спартак», где если ветер дует с завода, то вся листва во дворе становится белой, будто выпал первый снег! В двухэтажке, двери квартир никто не запирает, все ходят друг к другу в гости когда вздумается. По вечерам в доме становится шумно и весело.
Лучшая мамина подруга – Нина. Она кажется маминой сестрой. Настолько они близки. С большими, как переспелые оливы, глазами, с черными кудрявыми волосами и хриплым низким голосом, она напоминает Шахерезаду из «1000 и 1 ночи». Сказочные «рецепты молодости» Нина и мама испытывают на себе, каждый день, потому что Нина вечно болеет надуманными болезнями, которых нет ни в одном медицинском справочнике, а мама ей «ассистирует». За компанию.
Нинин муж, дядя Павел, работает на заводе вместе с папой Манолем (именно так в посёлке называют деда).
В шестилетнем возрасте я с родителями переехала в Москву. Но каждое лето мы ездили в посёлок «Спартак» и останавливались у тёти Нины. Привозили ей и всем друзьям гостинцы – московские продукты и хлеб. Да-да, московский хлеб для них был намного вкуснее, чем спартаковский: серый, вязкий как глина, и с «устюками». Каждый год, еле дождавшись каникул и, наконец, очутившись у Нины, я с трепетом шла в дом, загадывая желание: «если на полу террасы сохнут самые сладкие в мире яблоки, значит на этот раз соседский Юрка, наконец-то влюбится в меня». Не торопясь, я проходила в большую, светлую комнату, где на трюмо в ряд стоят матрёшки, от самой пухлой и здоровенной, до самой маленькой с полмизинца. «Всё как обычно!» – отмечала я, с удовольствием плюхаясь на уже застеленную для меня кровать, над которой висит гобеленовый коврик, с изображением толстых курчавых детей и узкомордых собак.
А пока мы живём в посёлке. Ходим с родителями в гости к Нине почти каждый день, на другой конец «Спартака», через лесопарк, за которым течёт широченная речка «Проня». В такую даль меня водят специально, чтобы мои ножки окрепли. Обратно, папа везёт на черном, блестящем мотоцикле, усадив спереди на бензобак. И я ужасно воображаю перед соседями.
Мамина подруга Кава (Клара Васильевна) – учительница английского языка в школе: полная, смешливая, любящая над всеми подтрунивать, особенно над своей мамой Катей.
- Юлька, скажи: «Катька – дура»!
Я как попугай повторяю:
- Катька – дула!
И все смеются.
Однажды Клара снова просит меня сказать любимую издевку. Я задумываюсь и вдруг произношу:
- Катюшечка!
Баба Катя, улыбается:
- Какая умная девочка, не то что вы, взрослые дураки!
Другая мамина подруга Кува (Шура) – худощавая, вечно работающая в огороде, где стоит выкрашенная в жёлтый цвет будка, в которой живёт пёс Шарик: черный, огромный, смесь дворняги с водолазом. Он на всех рычит и зло лает, показывая здоровенные, крепкие клыки. А со мной дружит и позволяет кататься на себе верхом. Зимой я запрягаю его в санки, и Шарик, радостно виляя хвостом, возит меня по заснеженным дорогам посёлка. У Шуры есть муж дядя Коля и сын Витька – мой «жених», к тому времени уже взрослый парень, заканчивающий школу. Приходя на обед, он дразнит, пугая меня каждый день до слёз стуком в дверь, мерзким голосом произнося неизменное: «Я – Фантомас!».
Мне года четыре. Однажды осенью я возвращаюсь от своей подруги Ирки из дома напротив. Дороги раскисли от непрекращающегося уже несколько дней холодного моросящего дождя. Я неосмотрительно наступила на смешно чавкающий под резиновыми сапожками край лужи и неожиданно, словно на лыжах съехала на её мутное дно. Всё. Ноги накрепко увязли в грязи. Без посторонней помощи мне никак выбраться. Я стою одна посреди дороги и реву-у-у! И тут, к моему счастью, вдалеке замечаю тёмно-зелёный дождевик дяди Коли. Шутник и любитель выпить – он всё время обзывает меня ужасно непонятным словом «хунвэйбиночка» моя. Только бы он меня заметил! Я кричу во всё горло: «Дядя Хунбинбин, вытащи меня!» Услышал... Оглянулся… Подошёл и выдернул как гриб из сапог, взяв подмышку, отнёс домой, хохоча на весь посёлок. Так и прозвали его после этого случая «Красноносый Хунвэйбин».

А вот и блёстки, ещё минуту назад сиявшие на пёстрой поверхности, ёлочной игрушки.

Помню себя года в два, когда по уши влюбляюсь в мужа Нининой дочери Лёльки, и съедаю целую тарелку нелюбимой противной манной каши, чтобы он меня похвалил.

Мне года три. Мы с папой ходим по вечерам к школе «смотреть на Луну», и во время этих прогулок он вслух придумывает сказки: про дворец Султана Паши, про верблюда, который прошёл в игольное ушко, про огромный арбуз – в нём живёт школьный сторож дядя Коля.

Сердолик – красный камушек.

Никто и не догадывается, почему я до сих пор плачу каждый раз, когда смотрю «мультик» про Винни Пуха и Пятачка.
Мне уже лет пять. Огромный красный бант на макушке в каштановых, кудрявых волосах, новое, сшитое мамой, розовое платье в рюшечках. Тёплый весенний день. Блестят на солнце раскрытые вымытые окошки. Первое мая – всенародный праздник и мамин День Рождения!
Нарядная и важная я выхожу во двор, где меня ждет подруга Ленка.
- Юлька, к нам за дом старьёвщик приехал. Меняет ненужные вещи на пластмассовых кукол-пупсов и шарики.
- Пошли, посмотрим.
Старик-татарин в синей грязной телогрейке, жмурясь, греется на солнышке, свесив ноги в поношенных башмаках с телеги, запряжённой старой худой кобылой, жующей молодую травку. «Меняю вещи! Подходите! Меняю старые вещи!».
- Ленка, у тебя есть старые вещи? — слабеющим голосом спрашиваю я, с тайной надеждой взирая на горку не надутых ещё разноцветных шариков.
- Не-а, зато в огороде у дяди Миши валяются ненужные резиновые сапоги.
- Ты уверена, что он их не носит?
- Точно уверена. Были бы нужные – дома бы лежали.
Надо проверить. Мы идём в соседний подъезд.
- Дядя Миша куда-то пропал, – огорченно вздыхаю я после длительного долбления ногой в закрытую дверь.
- Надо спешить, старьёвщик уедет! – зудит Ленка.
Незамеченными, продираясь сквозь колючий крыжовник, мы лезем через дырку в заборе в огород. Ну, вот и сапоги; тяжеленные, болотные. Мне немного не по себе: ведь взрослые учили не трогать чужое. Но старьевщик сейчас уедет, и я не успею обменять эти ненужные дяде Мише сапоги на подарок для мамы – красный заветный шарик! Мы ужасно спешим, хотя и очень устали.
Дети, это точно ваше? – недоверчиво спрашивает старик.
- Наше, -- честно глядя в его узкие щёлки глаз, дружно врем мы. И вот, наконец, у меня в руках красный огромный воздушный шар. Он нетерпеливо рвётся в синее праздничное небо! Я несусь по посыпанной гравием дорожке, крепко держа его за нитку. Шарик летит за мной как верный друг. Воздушное чудо для мамы… И тут, я спотыкаюсь о камень... Раздается хлопок!… Я чувствую сильную боль в коленке. На белоснежных колготах огромная дыра с алой каемкой. А где же мой шарик?
Вместо чудесного волшебства в ободранном грязном кулачке нитка и остаток красной резинки… Я уже не ощущаю боль в колене, вскакиваю с дороги и бегу… Я забываю, есть ли у меня дом… Я снова падаю, и уже не могу подняться с земли от слёз, бессилия и обиды.
Дома мама долго ругает меня за разорванные колготки и грязное платье. А дяде Мише повезло – он успел забрать сапоги у старьевщика, и может, поэтому нас не выдал?…

Медный колчедан. Чем-то похожий на золото, но только тусклый, словно стремящийся слиться с простым народом, жаждущий в тигель.

Папа Маноль часто вспоминает про свою маму, которую любил и очень уважал. Звали её Мария. Дома он вечно что-то делает: строгает или точит в своей мастерской, расположенной в тесном коридоре и громко рассказывает мне о ней на ломаном русском языке, немного щурясь от дыма папиросы с крепчайшей махоркой, прилипшей к широкой нижней губе.
- Марррия, одна совсем, воспитывала шестерых мой сестра. Седьмой, самым последним в семья я ррродился, и в нашей маленький городка меня называли Ne;o: так назовут всех малыша в Испании, пока они не начнут ходить в школа. Отец мой уехал на заработка в Америка, да так и пропал там. В четыре года мать посадила меня на лошадь, хлестнула что было сила кнута, и крикнула вслед: «Держись, Маноло!» Вот и держусь с той поры в седло», – смеётся отец, сверкая белоснежными крепкими зубами, как-то неестественно выделяющимися на смуглом морщинистом лице. Его черные глаза блестят детским лукавством. Я обнимаю его за шею, вися на ней, ерошу кудрявые, седые волосы, и спрашиваю: «А дальше что было? Пап, ну скажи, ты упал?»
- Нет, Голубка, я же говорю, держусь. Вот так!
Он хватает меня и легко подбрасывает к потолку.
Ещё, папа рассказывает: про то, как юнгой лазил босиком по реям парусного фрегата, про то, как подошвы ног, ладони рук грубеют до такой степени, что уже не чувствуешь боли от тросов и канатов, про то, как засыпал под звёздным небом и солёными ветрами в качающейся люльке на самой верхушке мачты. И про то, как учил свою жену и сына Женю испанскому, а они его русскому – вот так и общались.
- Па-ап, а как по-испански картошка, а книга…? – спрашиваю я года в четыре, мечтая стать настоящей испанкой и уехать в таинственный волшебный город эль Ферроль.
- Патата, а книга – либро, а зачем тебе? – смеясь, отвечает папа, он не хочет, чтобы я знала испанский. Он уверен – этот язык не может мне пригодиться, но догадывается про мою несбыточную мечту и удивляется моей хитрости. Папа считает, что нам нечего делать в Испании – там буржуи, а коммунисты построят Светлое Будущее, в которое он свято верил.
Это сейчас я понимаю, как трудно ему было морально, конечно же, он тосковал по сёстрам, по Испании, но вся его жизнь и здоровье была отдана этой, неблагодарной, на мой взгляд, родине. Я до сих пор слышу голос моего принципиального отца.
Хорошо говорить по-русски папа стал только после учебы в Ленинградском Краснознаменном Военно-инженерном училище имени Жданова – это было уже второе его военное училище. Первое он окончил в Испании, выучившись на офицера, а после служил в Главном Штабе Эскадры!
- В тридцать седьмой я был командирован в СССР на Испанский Военный транспортный теплоход «Агустин» в город Одесса, а после я был в Феодосия, где встретил Леру. В тридцать девятый я остался в Россия насовсем и пошёл работать учеником токаря на завод.
Пройдя через гражданскую войну в Испании 1937 года, и Великую Отечественную, имея ордена и медали, папа остался всего лишь лейтенантом запаса. Он тщательно скрывал свою боль. Папа пошел воевать добровольцем в Красную Армию, в Отряд Особого Назначения при Обороне Кавказа, хотя мог бы отсидеться в тылу – он же иностранец.
Папа не был ранен на фронте, а в мирное время дважды попадал на карьере под взрыв. Оба раза он закрывал собой разгильдяев-подрывников. И полагал, что в последний, его спас партбилет, лежавший в нагрудном кармане рубашки задержавший в двух миллиметрах от сердца осколок, отрикошетивший от сводов шахты. Папу контузило, и он плохо слышал, ему перебило позвоночник и левую руку, а он – «левшак», так смешно себя называл. Дед научился здоровой правой рукой перешивать костюмы моего папы Жени, который в то время занимал в Москве немалый пост – не пропадать же добру! Когда он шил, то просил меня подобрать нитки под цвет материала. Папа с рождения был дальтоником, что не помешало ему пройти медкомиссию с проверкой цветового зрения. Выучил для ГАИ каким-то образом изохроматические таблицы. Как говорится: «Для пользы дела».

продолжение см следующий текст

Источник: http://coronelli.ucoz.ru/publ/2-1-0-40

Категория: Ими гордится поселок | Добавил: juliyacoronelli (12.07.2008) | Автор: Джулия Коронелли E W
Просмотров: 2894 | Комментарии: 5 | Рейтинг: 5.0/4
Всего комментариев: 4
4 Ольга  
0
Очень хочется добавить комментарий, но наверное это только после регистрации?

3 oktyabrsky  
0
Очень рад, что на сайте появились оживленные беседы! Молодцы!

2 Джулия Коронелли  
0
Александр, вот тебе фотки. Будем собирать спартаковцев.

1 Aleksandr  
0
Юля, спосибо за статью! Вспомнилось детство. Мы жили напротив.

Имя *:
Email *:
Код *:
Copyright MyCorp © 2024