Мне лет десять. Мы уже пять лет живём в московской, тесной квартирке в «Кузьминках». В перешитом костюме, в защитного цвета рубашке из «Военторга», в галстуке и чёрном берете, тщательно выстиранном и высушенном на специально придуманном круге из толстой негнущейся проволоки, и начищенных до зеркального блеска поношенных ботинках – «морской флот Испания – Россия» – шагает на работу в ЖЭК, по привычке отдавая честь:
– Салют!
– Родейро!.. Салют! – отвечают встретившиеся на пути знакомые и друзья.
Только мне папа показывает, как надо правильно «заныкивать» от мамы мизерную тогдашнюю зарплату, зная, что не выдам. Не всю, конечно, рублей, эдак, с десять-двадцать в месяц: в записную книжку со специально приклеенным кармашком. Еще небольшой кармашек был пришит к поясу внутренней стороны брюк...
На скопленные деньги папа покупал гостинцы. Подарки на праздники дарил нам с мамой со «значением», что-нибудь полезное. Мне раз – часы, а обычно – книги, маме – вечно туфли, мягкие, кожаные – у нее болели ноги... А я рисовала, как по спецзаказу, праздничные картинки, уж очень они ему нравились.
Наш диалог с папой продолжается.
- У человека должен присутствие чувство долга! И если он считается себя гражданина, то обязан защитить та страна, в которой он находится! Нельзя остаться дезертиром, если кругом война!
- А как же мама, дети, тебя же могли фашисты убить? – упрямо спрашиваю его.
- Леричку, дочь и сына я не оставил. Я следовал за эшелоном повсюду, как только возможно. В разные города побывал: Ростов, Орджоникидзе, Алма-Ата, там малышку-Анхелу похоронили. А после война – учёба на горняка в Ленинград, работа в Москва и на «Спартак».
- Папа! А почему ты выбрал поселок, а не город? – удивляюсь.
- Так послали, – хмурился отец. Он отлично знал, что мама Лера всегда хотела жить в Москве, но он не мог вот так просто взять и бросить завод. Он начальник карьера и его уважают. Но ради своей Лерочки – боготворимой и обожаемой, мы все же уехали со «Спартака».
Такой у меня был папа: прямолинейный, героический и, в то же время, очень чуткий и романтичный. Характером я на него очень похожа.

Ха, странный камушек. Бирюза что ли? Ой, рассыпался.

Помню себя четырнадцатилетней московской девчонкой, которую папа Маноль учил драться с сорванцами, показывая «морские приёмчики».
Признаюсь, я успешно их использовала и учила девчонок-рёв нашего шпанистого кузьминского двора биться «до последней капли крови». Мама Лера от этого была в ужасе и говорила, что девочкам не полагается драться, а нужно уметь вязать, вышивать и хорошо готовить, как умеет это она.
Мама Валя наоборот, поддерживала мнение папы Маноля. Папа Женя придерживался мнения мамы Леры, и все вечно спорили об этом на кухне за чаем, когда «младшие» мои родители приезжали к «старшим» в гости по выходным на пирожки с капустой. А у меня было своё мнение на этот счёт: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

Отчётливо вижу себя восемнадцатилетней барышней, мечтающей о принце на белом коне. Дед учил меня, что прежде чем выходить замуж, надо переспать с любимым, чтобы лучше узнать друг-друга. И это в стране, где секса не было, представляете? А ещё он говорил, что мой возлюбленный должен быть ответственным и надёжным. И – работать.
- Вот я в десять лет был уже помощником каменщика в Испании, помогал брату своего отца. В семнадцать лет ходил на морских судах «Наутилус» и «Галатея», а деньги посылал матери. Поняла, Голубка моя?
- Да, папочка, он будет похож на тебя. Ну что ты смеёшься. Вот увидишь!

А вот и жемчужина, белая и беззаботная, привыкшая к ласке теплой морской волны.

С мамой Валей мы ездили в отпуск на подмосковную дачу деда Яши в Барыбино, или к друзьям в Прибалтику. Она отпускала меня гулять допоздна, чему я была несказанно рада. И, по-моему, нарочно рассказывала о своих воздыхателях, о любимых, о мужьях своих подружек, о любовниках и любовницах друзей подружек. Почему-то доверяла все свои сокровенные тайны, может от внутреннего одиночества, несмотря на свою общительную натуру.

Рубин, хранящий и направляющий. Нежно сияющий в перстне.

Мама Лера меня не отпускала ни на шаг, как наседка цыпленка. Она научилась делать мне лечебный массаж и заставляла каждый день заниматься специальной гимнастикой и пить разные настои из целебных трав (не доверяла врачам). И, наверное, только благодаря её усилиям я ещё жива. В меня она вложила всю свою жизнь!

Мне девятнадцать лет. В доме на «Соколе» всегда многолюдно: мой дед Яков, отец мамы Вали и его жена Антонина обожают шумные весёлые компании друзей и родных. Мы часто приезжаем к ним с моим папой Манолем и мамой Лерой. Много у меня мам и пап! Все завидуют и говорят: «Богатая ты, Юлька! Счастливая».
Да, я счастливая. И хотя никого уже и не осталось – в моей памяти все живы.

Малахит - сочетание зеленого и черного. Часы в отделке из этого камня и подставка для ручек изящно смотрятся на рабочем столе.

Дед Яша был не только начальником. Элегантный и важный с виду, он обожал кривляться и пародировать комика советского кинематографа Игоря Ильинского. У меня остался целый альбом с его «фото-пробами». Он – хохмач и поэт. Это в него я пишу стихи. Друзья у него, соответственно, – поэты. Папа Женя тоже не просто начальник: внешне похожий на актёра Юрия Яковлева, он – грустный талантливый музыкант. Его легко приняли в Музыкальное Училище имени Гнесиных, но папа Маноль отговорил и заставил учиться на строителя. Он дружил в основном с актёрами и джазистами. Мама Валя – цветущая, утонченная. Она хорошо рисовала и всегда считала меня гениальной. Именно поэтому, я и стала художницей.

Кошачий глаз – нежный, утонченный, всеми любимый, но не столь ценимый, чем его собратья-камни, постоянно плачущий своей хозяйке Луне.

Ни одна вечеринка не обходилась без Генделя. Любимчика всей семьи Валерия Гендельштейна, внебрачного внука Леонида Утёсова. Сына дочери знаменитого актёра, красавицы Эдит Утёсовой и не менее выдающегося кинорежиссёра Альберта Гендельштейна. С Валерой мама Валя и папа Женя вместе учились в Строительном техникуме, где и познакомились, ещё до того как поступили в институт. Мама рассказывала: «Он выглядел стилягой, в лаковых туфлях с узкими мысами и все на него за это презрительно фыркали – воображала! А я сразу влюбилась в Генделя за то, что он получил в первый же день пять двоек, а потом подошёл ко мне, молча поднял ногу и гордо показал оторванную подметку у начищенных сверкающих башмаков.
Валера трезвонил в дверь, не отпуская кнопку звонка пока кто-нибудь, наконец, не вставал из-за стола, чтобы открыть гостю. Все хохотали и орали: «Ахтунг!... Ахтунг!…В воздухе Покрышкин!». И каждый раз он ужасно обижался на этот «Ахтунг».
Раньше я думала, что он дулся из-за сравнения его с великим лётчиком.
А теперь понимаю: он не был признан, ни свои дедом Леонидом Осиповичем Утёсовым, донашивая его дорогие вещи, ни своим отцом на которого внешне был очень похож.
Альберт Гендельштейн считался одним из самых красивых мужчин столицы. Многие кинематографисты завидовали его таланту. Каждое появление его с женой Эдит обсуждалось в прессе и в советском «светском обществе». Успех режиссёру принёс документальный фильм, снятый в годы Великой Отечественной Войны «Александр Покрышкин». Снимал он и художественные фильмы: «Любовь и ненависть», «Первые крылья», «Лермонтов», «Во глубине сибирских руд...». Созданные Гендельштейном на киностудии «Моснаучфильм», они вошли в золотой фонд научно-популярного кино.


Маленький камешек – дымчатый кварц.

Ещё, в квартиру деда Якова, приходила подруга мамы Вали, Ольга Владимировна Ленская, из рода Ленских. Помните у Пушкина в «Евгении Онегине» про Владимира написано:
«С душою прямо геттингенской, красавец, в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт». Вот и она такая, только в женском обличии. Не знаю, писала ли в юности Ольга стихи (надо будет спросить, когда придет ко мне в гости), но что поклонница Канта – это точно. Помню, что её мама была художницей. А мама Валя про Ольгу мне рассказывала ужасно смешные истории. Например, как она отковыривала плохо выложенную плитку в женском туалете НИИ, где они с мамой работали, и выносила по одной за пазухой через проходную. Целый год, каждый день! И никто не заметил.
А Ленская выложила этой плиткой ванную комнату для всех жильцов коммуналки, в которой жила.

И снова разноцветные стеклышки-осколки ёлочной игрушки.

На вечеринки собиралось очень много народу: мамина тётя Лена – ветеран войны, носившая вместо броши на черном платье медаль «За отвагу» и её муж – дядя Костя, главный озеленитель города Москвы, который без конца хвастался, как красиво цветут яблони на Воробьевых горах; племянник мамы Леры – полковник дядя Витя с женой Татьяной – имевшей докторскую степень по микробиологии в МГУ, и их сыном – будущим консулом России в Чили.
Помню домашние концерты: папа Женя играл на кларнете, Гендель на трубе, папа Маноль пел «Голубку» по-испански (у него был очень сильный голос), а после на русском, вместе с мамой Лерой: «Ой, Самара, городок, неспокойная я, успокой ты меня!» А потом, устав от пения, дед Маноль и дед Яша неизменно спорили о политике и христианстве. Дед Яша был против коммунистического движения, а дед Маноль – «за!»
Я сижу и слушаю, как папа Маноль доказывает Якову «о вреде попов».
«Когда мне было меньше семи лет, я носил короткие штанишки до колен. Такие штанишки носят все мальчики в Испании до школы. Чем старше класс, тем длиннее брючины». Представляю деда: худой, щуплый пацан из нашего двора, в обрезанных штанах. Девчонки смеялись бы над ним!
«Меня поймал поп, когда я воровал соседские мандарины. Отвел в церковь и поставил голыми коленками на горох», – продолжает дедушка.
«Ничего себе», – думаю я. Страшный толстый поп, с длинной бородой и в черной рясе, склонился над моим маленьким папой и, сверкая глазами, грозно ревел, размахивая вымоченными розгами: «Негодяй! Ты, почему зелёные яблоки воруешь?!»
«Маму Марию позвали соседи: «Твоего Мануеля Хесуса наш падре Игнасио на горох поставил». Мария влетела в костёл. Увидела меня и сказала: «Ты чего Игнасио, совсем озверел?! Хесус больше в твою Воскресную школу не придёт!» -- и дала падре пощёчину. И это несмотря на то, что сама была верующей, и ходила каждое воскресное утро в церковь».
«Папа Маноль правильно делает, что он против попов», – думаю я.
И вместе с ним смеюсь над дедушкой Яшей.
– Ну вот, воспитали безбожницу, – сокрушается дед Яша, махая рукой.
Сам дед Яков знал иврит, но об этом я догадалась только, после его смерти, когда нашла среди оставшихся вещей Сидур, с дарственной надписью его мамы Рейзи.
Оба моих деда спорили так долго и шумно, что баба Груша каждый раз охала и причитала: «Хорошо, что муж мой Иван и прабабка Рейзя с Ароном не дожили» и качала головой. Ей уже тогда было около ста лет.

Черная жемчужина – сродни белой, только более редкая, а значит ценная.

Помню её морщинистое лицо, на котором светились молодостью голубые ясные глаза. Вышивая без очков наволочку на подушку, она рассказывала мне: «Была я кормилицей у барина, трёх деток его выкормила и Вальку – мамку твою, а барин знаешь какой знатный был, лапсердак шитый носил, торф (торт) каждый вечер ему к кофею подавали». От барина у бабы Груши остались: резной ломберный столик (он стоит у меня в спальне вместо тумбочки), две высоченные стойки из красного дерева для цветов и золотая цепочка от карманных часов. Аграфена отпиливала от неё звенья и покупала хлеб. Эта цепочка помогла прабабушкиной семье выжить до революции, пережить все войны и голодные времена, выпавшие на её век.
Неграмотная, но умная и трудолюбивая она рано вышла замуж и была «характеру крутого и нрава необузданного», лупила своего мужа «мясом по морде» - как она выражалась, если в мясе было слишком много жил и костей, и гнала его снова в магазин менять покупку. Но любил её дед до безумия и всё ей прощал.
В России самая верная валюта – это самогон, и баба Груша втихаря гнала его, пряча под кроватью кастрюлю с дрожжами и бражкой. Крышка на кастрюле делала так: «Пых-Пых!» Моя малышка мама ужасно боялась этого звука и всё время спрашивала: «Кто так пыхает?» Баба Груша делала страшные глаза и говорила: «Там Дюдюка сердится, вот не будешь слушать меня, он придёт к тебе и напугает». Мама Валя помнила это всю жизнь, смеясь, мне рассказывала, как однажды не выдержала и решила посмотреть на Дюдюку этого и стала звать: «Дюдюка, выходи, Дюдюкаа-а-а-а-а?!» А он не вышел, и мама Валя престала бояться этого «Пых-пых!».
Выпив рюмочку, баба Груша уходила с «домашнего концерта» пораньше в свою комнату. За ней с трудом вылезая из-под стола, шёл огромный толстый серый кот, правнук того, обидчивого обжоры, любившего меня всё-таки больше детского питания. Его тоже звали Кузя.
**************************************************************
Евгений Аронович Минин (российско-израильский писатель и поэт):
«Ты можешь написать о своей семье, включая бабушку-дедушку?..
Обо всех и компактно, чтоб было интересно. 18 000 знаков.
Не подгоняю, и ничего не обещаю, но постараюсь. Только постарайся литературно. Не болей, Джу!!»

Ох, Женя! Если бы ты знал, как трудно уложить в 18 000 мои воспоминания о детстве, о судьбах столь разнообразных и интересных людей.
Я очень старалась. Честно. Но всё же не могу не написать последнее, самое больное, уж прости.

Ой, стекляшка? Как играет свет на её гранях. Нет, это не стекло. Старинный алмаз, как ты сюда затесался? Что ты здесь делаешь? Твоё место не здесь, а в короне Мадрида.

Однажды, папа Маноль, сажает меня на колени, беременную, с огромным животом, (вся семья думала, будет двойня), шепчет на ушко:
- Вот в Испанию собираюсь, прислали бумаги: пенсия приличная накопилась. Поеду.
А я испугалась, зная, что все его друзья испанцы примерно через месяц после поездки умирали. Почему? Родственники говорили – от перемены климата.
- Пап, может, не надо, пусть сами присылают? – как в детстве ныла я, ероша его седые кудрявые волосы.
- Нет, поеду, Голубка: подпись моя нужна.
Когда отец приехал из Испании, мы его просто не узнали: загорелый, в модном джемпере, новых брюках, в дорогих ботинках, он казался каким - то чужим.
Папа Маноль восторженно рассказывал о том, что у его сестер есть огромный кирпичный особняк, машина – супер! Племянники учатся в престижном университете... И, оказывается, люди там живут не бедно...
А на следующий день, надевая свой старый выходной костюм, вместо пластинок, наконец, прикрепил медали и ордена. Взяв на руки моего новорожденного сына, сказал: «Хороший человек вырасти должен, береги его, дочка».
Поехал на «Кузнецкий мост» в «Красный крест» за перечисленной пенсией. А часа через два мне позвонили из милиции и сказали:
- Умер прямо на эскалаторе по дороге домой.
Когда его хоронили, мама все плакала и растерянно спрашивала меня, какой костюм отдать, чтобы одели в морге: с пластинками, как он любил, или с медалями.
-Да какая разница! – вскрикнула я, а после задумалась и ответила: «Мам, с медалями».
Ведь папа понял, как он жил в России. Да и умер он вовсе не из-за перемены климата...

Моего отца уважали, любили и знали как очень порядочного человека.
Прошло уже почти двадцать лет со дня его смерти, а люди нет-нет, а подойдут ко мне во дворе и спросят: «Как дед?»
Не верится им, как, впрочем, и мне, что его давно уже нет на этом свете.
Вот и вчера ко мне старушка подошла и спросила:
- Вы ведь, дочь Родейро?!.. Хороший был человек...
Значит – помнят!

Не хочу выметать из своей жизни эти осколки: камушки, стеклышки – мои бесценные воспоминания. Я бережно собрала и положила их в свою заветную шкатулку, чтобы каждая крупица этой хрупкой ёлочной игрушки, такой же хрупкой как сама жизнь, хранилась в моем сердце.
Я дарю её тебе, мой сын.
Ты сложишь их в мозаику, но картинка получится иной. На то и калейдоскоп.

Ежемесячная газета "ИНФОРМПРОСТРАНСТВО" АНТОЛОГИЯ ЖИВОГО СЛОВА

Copyright © 2008

http://www.informprostranstvo.ru/N06_2008/korni.html